В этот день весь транспорт без позволения ездил на красный свет. Это сильно затрудняло движение на перекрестках, и почти повсеместно то и дело организовывались пробки. Жернов, подолгу простаивавший на переходах, пришел позже, чем обычно. Все равно никого из конторских еще не было здесь.
«Свободничают,— сказал Жернов.— Не то хитрят, что движение трудное,— подумал он,— или обнаглели совсем».
Как всегда, открыл окно, хоть и не курилось с похмелья. Откуда-то издалека доносилась, там громкая, музыка из репродуктора — такие большие колокола. На улицах сегодня везде их повключали, и они гремели. Жернов не выносил этой музыки: и вообще-то никогда музыкой особенно не интересовался (ну там, «Полет шмеля» или что такое), а от этой зверел. Закрыл окно, уселся за стол и стал ждать конторских, чтобы опять навоняли.
Они сегодня хоть и опоздали, но пришли все сразу, вместе. Гордо и вызывающе посматривали на Жернова со своих рабочих мест, почти не притворялись.
«Ну ты гляди! — удивился он про себя.— Как они теперь! Видно, что-то почуяли. На что хорошее, а на всякие гадости и нюх, и время найдется». Мысленно плюнул под стол и стал звонить по всем номерам.
— А ты чего не женишься? — спрашивала уборщица вчера.— Женился б, меньше пил.
— А чего мне не пить? — спросил в ответ Жернов.— Я на свои пью, не занимаю.
Жена тогда так и уехала в свою страну. Больше о ней не было ни слуху ни духу. Портвейн дорожал, и конторские наглели.
Уже с обеда на улицах было полно народу, как в законные выходные. Сговаривались сразу человек по десять, все вместе шли в магазин. Держались развязно, загадочно смотрели на продавщиц, но и те не боялись. Правда, ни к кому не приставали, только, набрав бутылок, уходили во дворы и парадные быстро пить. Здесь же, в магазине, стоял шум и галдеж.
— Больше трех не собираться! — никому крикнул какой-то очень кудрявый весельчак.
«Пошути у меня,— неохотно подумал Жернов,— дошутишься». Не любил этих в кавычках шутников.
Взял, как обычно, две. Когда шел назад, обратил внимание, что теперь уже все балконы в транспарантах, кое-где вот-вот начнутся драки, но рябое лицо Жернова внушало доверие, его не трогали.
Как Жернов ни старался вернуться из гастронома пораньше — ведь ожидал от конторских сегодня какой-нибудь гадости,— кто-то опять положил ему на стол «Генеральную Газету». Жернов хотел сунуть ее в стол, как и вчерашнюю, но передумал.
«Нет, убирать не буду. Надо им показать»,— думал он, постепенно стервенея.
Руки тряслись. Налил полный стакан портвейна, выпил до дна. Все как следует спрятал. Взял из пепельницы погасшую до обеда папиросу, прикурил снова. После этого открыл окно и пошел мыть руки.
После обеда конторские затеяли маршировать. Построились по двое и ходили вперед-назад через помещение, от стола до двери и обратно под музыку, которая там, за флигелями, была громкой, а сюда доносилась издалека. Жернов терпел около часу. Потом встал, сходил в чулан. Принес оттуда пыльные резиновые сапоги, расстелил на столе развернутую газету. Демонстративно завернул в нее сапоги и унес сверток в чулан. Когда-то Жернов служил срочную службу в армии и теперь презирал конторских за их неумелость, но не высказывал им своего мнения.
«Буду я еще учить их! — с презрением подумал Жернов.— И так сплошное безобразие. Ну прямо как обезьяны в зоопарке»,— думал он.
Еще уборщица вчера рассказала, как они собирались всей родней убить инженера-теплотехника за ее сына.
— Он у нас недалеко на лесоповале работал,— рассказывала она,— а тут брат прибежал. Он моему сыну дядькой. Так любил! Они рыбу вместе ловили. Он прибежал и говорит: этот, говорит, теплотехник у нас рядом на лесоповале работает. Шофером. Давайте, говорит, его убивать за племянника. Ну, все сговорились, а как раз зима. Лед на реке стоит крепкий, надо прорубь рубить. Да вот запьянствовали — так ничего и не вышло.
«Тупой народ,— подумал Жернов,— зачем убивать?»
Он стиснул зубы оттого, что мимо его стола опять промаршировали конторские.
Когда конторские разошлись, Жернов, расстегнув на всякий случай воротничок и открыв окно, чтобы проветрить помещение от запаха, налил из бутылки в стакан портвейна и собрался выпить. Сидел, задумавшись, над стаканом. Даже не заметил, как потихоньку пришла уборщица. Послал ее за дополнительной бутылкой в гастроном. Потом вместе сидели, пили вино.
— Что-то я здесь Дины не вижу,— сказала уборщица по-женски,— не приходит?
— А что? — угрюмо спросил Жернов, хотя сам внутренне насторожился.
— Да нет, ведь она племянница мне,— оправдывалась уборщица,— а?
— Нет,— сказал Жернов,— не видел.
— Сиротка,— жалостливо сказала уборщица,— я ее жалею, а?
— Родителей нет? — спрашивал Жернов. Не верил, что сирота.
— Отец-мать деревенские,— сказала уборщица, отводя глаза,— все мы из деревни.
— Чего ж сирота? — спросил Жернов.— Есть же родители. Братья, сестры…
Дина пришла сразу же, как будто ждала, когда уборщица выйдет за дверь. Жернов и дожидаться не стал, тут же повалил ее на пол. На этот раз она совсем не сопротивлялась.
«Чего уж там,— думала она.— Если б не было, а то было».
Когда встал, спросил ее, зачем она не говорила, что племянница.
— А что ж говорить? — ответила Дина, занимаясь своей юбкой.— Я стеснялась: вроде как бы я племянница уборщицы.
— Врешь, наверное,— предположил Жернов.— Наверное, это она тебя подговорила. Ох и люди! Нельзя с вами по-доброму. Ты все-таки не говори мне ты,— еще раз напомнил он.
5
С утра было уже совсем ничего не разобрать: народу на улицах почти не было, зато транспарантов и флагов было столько, что уже и балконов было не видать. Небо обложило тяжелыми тучами, но дождь не шел. Жернов, не включая освещения, постоял у открытого окна, в тяжелом оцепенении глядя на параллельный флигель в пасмурном дворе. Подойдя к стене, повернул выключатель. Напрягшись и стиснув зубы, ждал, пока зафыркает и вспыхнет стылый, неподвижный свет. Стена, шкаф с висящим на стенке пальто, запертые столы — все это… Подошел к своему столу, отпер его, нервно захлопнул ящик, прислушался, как застучал, катаясь между стенками, стакан. Запах конторских не выветривался. Сел за стол и сидел, стиснув голову руками: не то спал, не то думал.
«Генеральная Газета» сообщала о полной победе вооруженного восстания. «Новое правительство в прежнем составе приступило к проведению политики». Сегодня конторские не подбрасывали ему газету — Жернов сам прочел передовицу, возвращаясь из гастронома. Конторские притихли, сидели весь день за столами, даже не шелестели. «Ладно, перебьемся»,— думал Жернов. Ему предстояло два дня быть дома.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
timeasmymeasure
no subject
Date: 2019-02-15 08:51 pm (UTC)Жернов и революция
(Закінчення)
4
В этот день весь транспорт без позволения ездил на красный свет. Это сильно затрудняло движение на перекрестках, и почти повсеместно то и дело организовывались пробки. Жернов, подолгу простаивавший на переходах, пришел позже, чем обычно. Все равно никого из конторских еще не было здесь.
«Свободничают,— сказал Жернов.— Не то хитрят, что движение трудное,— подумал он,— или обнаглели совсем».
Как всегда, открыл окно, хоть и не курилось с похмелья. Откуда-то издалека доносилась, там громкая, музыка из репродуктора — такие большие колокола. На улицах сегодня везде их повключали, и они гремели. Жернов не выносил этой музыки: и вообще-то никогда музыкой особенно не интересовался (ну там, «Полет шмеля» или что такое), а от этой зверел. Закрыл окно, уселся за стол и стал ждать конторских, чтобы опять навоняли.
Они сегодня хоть и опоздали, но пришли все сразу, вместе. Гордо и вызывающе посматривали на Жернова со своих рабочих мест, почти не притворялись.
«Ну ты гляди! — удивился он про себя.— Как они теперь! Видно, что-то почуяли. На что хорошее, а на всякие гадости и нюх, и время найдется». Мысленно плюнул под стол и стал звонить по всем номерам.
— А ты чего не женишься? — спрашивала уборщица вчера.— Женился б, меньше пил.
— А чего мне не пить? — спросил в ответ Жернов.— Я на свои пью, не занимаю.
Жена тогда так и уехала в свою страну. Больше о ней не было ни слуху ни духу. Портвейн дорожал, и конторские наглели.
Уже с обеда на улицах было полно народу, как в законные выходные. Сговаривались сразу человек по десять, все вместе шли в магазин. Держались развязно, загадочно смотрели на продавщиц, но и те не боялись. Правда, ни к кому не приставали, только, набрав бутылок, уходили во дворы и парадные быстро пить. Здесь же, в магазине, стоял шум и галдеж.
— Больше трех не собираться! — никому крикнул какой-то очень кудрявый весельчак.
«Пошути у меня,— неохотно подумал Жернов,— дошутишься». Не любил этих в кавычках шутников.
Взял, как обычно, две. Когда шел назад, обратил внимание, что теперь уже все балконы в транспарантах, кое-где вот-вот начнутся драки, но рябое лицо Жернова внушало доверие, его не трогали.
Как Жернов ни старался вернуться из гастронома пораньше — ведь ожидал от конторских сегодня какой-нибудь гадости,— кто-то опять положил ему на стол «Генеральную Газету». Жернов хотел сунуть ее в стол, как и вчерашнюю, но передумал.
«Нет, убирать не буду. Надо им показать»,— думал он, постепенно стервенея.
Руки тряслись. Налил полный стакан портвейна, выпил до дна. Все как следует спрятал. Взял из пепельницы погасшую до обеда папиросу, прикурил снова. После этого открыл окно и пошел мыть руки.
После обеда конторские затеяли маршировать. Построились по двое и ходили вперед-назад через помещение, от стола до двери и обратно под музыку, которая там, за флигелями, была громкой, а сюда доносилась издалека. Жернов терпел около часу. Потом встал, сходил в чулан. Принес оттуда пыльные резиновые сапоги, расстелил на столе развернутую газету. Демонстративно завернул в нее сапоги и унес сверток в чулан. Когда-то Жернов служил срочную службу в армии и теперь презирал конторских за их неумелость, но не высказывал им своего мнения.
«Буду я еще учить их! — с презрением подумал Жернов.— И так сплошное безобразие. Ну прямо как обезьяны в зоопарке»,— думал он.
Еще уборщица вчера рассказала, как они собирались всей родней убить инженера-теплотехника за ее сына.
— Он у нас недалеко на лесоповале работал,— рассказывала она,— а тут брат прибежал. Он моему сыну дядькой. Так любил! Они рыбу вместе ловили. Он прибежал и говорит: этот, говорит, теплотехник у нас рядом на лесоповале работает. Шофером. Давайте, говорит, его убивать за племянника. Ну, все сговорились, а как раз зима. Лед на реке стоит крепкий, надо прорубь рубить. Да вот запьянствовали — так ничего и не вышло.
«Тупой народ,— подумал Жернов,— зачем убивать?»
Он стиснул зубы оттого, что мимо его стола опять промаршировали конторские.
Когда конторские разошлись, Жернов, расстегнув на всякий случай воротничок и открыв окно, чтобы проветрить помещение от запаха, налил из бутылки в стакан портвейна и собрался выпить. Сидел, задумавшись, над стаканом. Даже не заметил, как потихоньку пришла уборщица. Послал ее за дополнительной бутылкой в гастроном. Потом вместе сидели, пили вино.
— Что-то я здесь Дины не вижу,— сказала уборщица по-женски,— не приходит?
— А что? — угрюмо спросил Жернов, хотя сам внутренне насторожился.
— Да нет, ведь она племянница мне,— оправдывалась уборщица,— а?
— Нет,— сказал Жернов,— не видел.
— Сиротка,— жалостливо сказала уборщица,— я ее жалею, а?
— Родителей нет? — спрашивал Жернов. Не верил, что сирота.
— Отец-мать деревенские,— сказала уборщица, отводя глаза,— все мы из деревни.
— Чего ж сирота? — спросил Жернов.— Есть же родители. Братья, сестры…
Дина пришла сразу же, как будто ждала, когда уборщица выйдет за дверь. Жернов и дожидаться не стал, тут же повалил ее на пол. На этот раз она совсем не сопротивлялась.
«Чего уж там,— думала она.— Если б не было, а то было».
Когда встал, спросил ее, зачем она не говорила, что племянница.
— А что ж говорить? — ответила Дина, занимаясь своей юбкой.— Я стеснялась: вроде как бы я племянница уборщицы.
— Врешь, наверное,— предположил Жернов.— Наверное, это она тебя подговорила. Ох и люди! Нельзя с вами по-доброму. Ты все-таки не говори мне ты,— еще раз напомнил он.
5
С утра было уже совсем ничего не разобрать: народу на улицах почти не было, зато транспарантов и флагов было столько, что уже и балконов было не видать. Небо обложило тяжелыми тучами, но дождь не шел. Жернов, не включая освещения, постоял у открытого окна, в тяжелом оцепенении глядя на параллельный флигель в пасмурном дворе. Подойдя к стене, повернул выключатель. Напрягшись и стиснув зубы, ждал, пока зафыркает и вспыхнет стылый, неподвижный свет. Стена, шкаф с висящим на стенке пальто, запертые столы — все это… Подошел к своему столу, отпер его, нервно захлопнул ящик, прислушался, как застучал, катаясь между стенками, стакан. Запах конторских не выветривался. Сел за стол и сидел, стиснув голову руками: не то спал, не то думал.
«Генеральная Газета» сообщала о полной победе вооруженного восстания. «Новое правительство в прежнем составе приступило к проведению политики». Сегодня конторские не подбрасывали ему газету — Жернов сам прочел передовицу, возвращаясь из гастронома. Конторские притихли, сидели весь день за столами, даже не шелестели. «Ладно, перебьемся»,— думал Жернов. Ему предстояло два дня быть дома.
1979