Непересічний, але маловідомий російськомовний прозаїк

[lacqueredwoodeneagle]

З КАЛЕНДАРЯ УКРАЇНЦІВ СИБІРУ

8 лютого

1941 — В Новосибірську в сім’ї українців-педагогів народився Борис Дишленко, російськомовний прозаїк-авангардист. До вісімдесятих років публікувався тільки в самвидаві. Подібно до свого старшого брата Юрія, займався також живописом. Помер 27 листопада 2015.

В коментарях — два зразки Дишленкової прози.

Comments

[lacqueredwoodeneagle]

Борис Дышленко

Жернов и революция

1

Как всегда, Жернов пришел вовремя — он всегда приходил вовремя. Как бы сильно ни болела голова, как бы ни дрожали чисто отмытые с набухшими венами руки, как бы ни замирало ослабевшее к утру сердце,— в восемь утра всегда Жернов был здесь. Каждое утро он первый открывал обитую дерматином с торчащими из прорех ошметками войлока дверь и с ненавистью слушал фырканье включающихся газосветных трубок под потолком. Комната несколько раз моргала и потом появлялась неподвижная в мертвенном бело-сиреневом свете. Жернов и не представлял себе другого света — и дома у него был такой же,— просто с утра он ненавидел все вокруг. Он обходил стол, выдвигал ящик и каждый раз на несколько секунд стервенел, когда к передней стенке ящика выкатывался блестящий и чистый стакан. Это продолжалось уже несколько недель, и у него не хватало духу что-нибудь предпринять. Всю жизнь он действовал одинаково и не хотел действовать как-нибудь иначе, но до сих пор никому не пришло бы в голову с ним так поступать. Каждый вечер, последним уходя отсюда, он выливал в стакан остатки портвейна и запирал его на ключ в верхнем ящике стола, и вот уже три-четыре недели находил его вымытым и пустым. Он знал, что это результат его собственной ошибки, но мог только скрипеть зубами от злости. Все же у него недоставало ненависти к уборщице. С женой он развелся пять лет назад.

Он стоял посреди комнаты, принюхиваясь. Сильно пахло конторскими: ну да, уборщица приходит по вечерам. Нужно будет сказать ей, чтобы проветривала. Он подошел к окну и открыл его. Помещение сразу наполнилось холодным воздухом, и свет дневных ламп несколько померк. Жернов снял черное с каракулевым воротником пальто, повесил на гвоздь, вбитый в стенку крашенного половой краской шкафа, снял кашне. В пиджаке, в шапке стоял у окна, обхватив себя руками за плечи, зяб. Глядел на двухэтажный флигель, за которым — он знал это — находился второй, точно такой же, расположенный параллельно, помещение находилось в третьем. Он вдруг задумался: для чего было ставить три флигеля во дворе? Эта мысль, появившись, испугала его. Он снял шапку, повесил ее на гвоздь, причесал расческой жесткие, не желавшие лежать назад волосы и закрыл окно. Отодвинув стул, сел за стол, подпер свое длинное рябое лицо чисто вымытыми руками. Вдруг вспомнил: сегодня понедельник.

«Значит, конторских не было эти два дня? — подумал он.— Целых два дня держится запах!» — он покачал головой.

Достал из кармана пачку папирос, закурил одну. Выдохнул дым и раздавил папиросу в пепельнице. С утра, как всегда, не курилось.

«Вот сейчас бы стакан, как прежде!» — с вялой завистью подумал он.

На всякий случай выдвинул ящик: вымытый, блестящий гранями стакан, выкатившись, ударился о переднюю стенку.

«Это-то она не забыла»,— подумал он.

Постепенно, по одному, по двое стали появляться конторские. Здоровались, угодливо улыбались, проходили. Иные делали озабоченные лица.

«Скоро опять навоняют»,— с презрением подумал Жернов.

Опоздавший, выражая спешку, промчался мимо стола.

«Небось, вставать не очень спешил»,— подумал Жернов.

Он внезапно подумал: не конторские ли каждый раз выпивают его портвейн? Отверг эту мысль: конторские уходили раньше, и никто кроме уборщицы не имел ключа от помещения.

Конторские зашелестели. Началась ежедневная жизнь. Не жизнь — борьба. Конторские тайно враждовали с Жерновым, надеялись, что однажды он умрет. Один раз и вправду чуть не умер, но конторские не знали об этом. Они думали о нем, как об уголовнике. Изредка конторские бросали на него косые взгляды. Он сидел, задумавшись, и не замечал этого. Он знал об их неприязни — она его не интересовала.

Уборщица приходила по вечерам, чаще когда никого и самого Жернова уже не было в помещении. Если Жернов задерживался, молча убиралась, пока он пил, потом садилась на стул боком к столу и начинала болтать. Однажды застала его сидящим за столом, с головой, запрокинутой за спинку стула. Рубашка была застегнута на все пуговицы, и он хрипел. Уборщица расстегнула ему воротничок, смотрела, как желтеет, оживая, его рябое лицо. Стояла над ним.

— Спаси-и-тельница! — умилялась она.

Когда конторские на время ушли, Жернов сходил в магазин и вернулся. Тайно от всех налил стакан портвейна и медленными непрерывными глотками выпил до дна. Только тогда открыл окно.

«Все равно навоняют»,— с удовлетворением подумал он.

Теперь мог хоть покурить.

Пять лет назад он разошелся с женой. Вернувшись домой, он застал ее голой.

— Ты лучше ничего выдумать не могла? — спросил он, поморщившись.

Мужчину он послал за бутылкой. Она думала, что он наедине хочет ее бить, и заперлась в туалете. Жернов не стал бить жену, сидел, курил. Потом, когда распивали бутылку, жена плакала, собирала вещи. Перед этим Жернов сказал мужчине:

— Ты забирай ее с собой.

— Куда ж я ее заберу? — испугался мужчина.— У меня дома семья.

— Не знаю,— сказал Жернов.— Она здесь не числится: она вообще из другого государства.

К концу дня конторские зашелестели газетами. Жернов их за это ненавидел — сам он никогда не читал газет. Но больше всего он ненавидел их за суетливость.

— Уже зашевелились,— сказал Жернов, и они притихли.

Но он посмотрел на часы: оставалось пять минут. Он наклонился и символически плюнул под стол.

Когда он заканчивал вторую бутылку, пришла уборщица. Долго возилась с уборкой, потом потолкалась еще во все углы, но, увидев, что Жернов не собирается, сложила инструменты в туалет и ушла.

В этот вечер неожиданно повезло: пришла девушка Дина. Она не первый раз приходила сюда. Сначала Жернова раздражало, когда она появлялась, но потом он привык и перестал стесняться. Сегодня он даже обрадовался.

— А я увидела, у вас свет горит, зашла посмотреть,— оправдывалась Дина и все вертелась, вертелась, оглядывалась по сторонам.

Ничего не говоря, Жернов встал, схватил ее в охапку и повалил. Она сперва сопротивлялась, брыкалась ногами, но потом сдалась.

— Смотри, только не говори никому,— шептала она потом, заглядывая в глаза,— а то узнают — засмеют.

Жернов встал, застегнулся, посмотрел в сторону.

— Ты при посторонних не называй меня на ты,— сказал Жернов.

Он хотел налить ей стакан вина, но подумал, что жирно будет, и выпил сам.

2

С уборщицей были свои дела. В тот раз, когда она спасла его от удушья, придя в себя и чувствуя обязанность поблагодарить ее за факт спасения, он налил ей из бутылки стакан. Тогда, хоть и в удушье, вызванном тесным воротничком сорочки, Жернов успел немного проспаться и с некоторым интересом выслушал ее рассказ о том, как год назад инженер убил ее взрослого сына.

— Они туда во двор зашли у школы,— задыхаясь от увлечения и ужаса, рассказывала она,— там на лавочке вторую бутылку и выпили. А потом, видно, разругались. Он когда упал, инженер потом его камнем по голове бил. Большой такой камень, инженер долго бил, пока всю голову не разбил, как лепешку. Сразу и не узнали, кто такой. Потом затащил в кусты и бросил. А утром дети нашли,— объяснила уборщица.— У него в кармане пропуск был.

— А инженера как?

— Соседи знали, что они вместе пьют. Тот пришел вечером сильно в крови. Инженер-теплотехник. Пять лет дали, потому что перед этим выгнали и лишили. А то дали б десять.

Жернов молчал, курил, задумался, как все бывает. Ненавидел все это.

В обед конторские построили маленькую виселицу у второго флигеля. На лестнице подманили чью-то кошку. Теперь судили ее. Один держал ее на руках, поглаживал. Кошка мурлыкала, не понимала, что ее судят.

Жернов успел сходить в магазин, как всегда, выпил свой стакан. Теперь стоял у открытого окна, курил, глядя во двор, конторские сгрудились у второго флигеля, что-то горячо обсуждали.

«Что-то затевают, сволочи»,— с тревогой подумал Жернов.

Потом увидел небольшую виселицу буквой Г и кошку на руках у конторского. Все понял.

— Эй вы! — закричал Жернов, высунувшись из окна и грозя чистым кулаком.— Вы что там?

Конторские прекратили обсуждение, уставились на Жернова, топтались в нерешительности на месте.

— Вы что? — кричал Жернов.— Я вам!..

Конторские не уходили: видимо, ждали, когда Жернов отойдет от окна. Жернов и правда отскочил от окна, хлопнув двумя дверьми, выскочил на лестницу и бегом спустился во двор. Громко топая, побежал ко второму флигелю, где конторские спешно вдевали кошку в петлю. Конторские, услышав, что он бежит к ним, бросились от него в рассыпную. Кошка осталась висеть, поджав хвост к животу, еще не дрыгалась. Жернов приподнял кошку, осторожно ослабил петлю, снял с шеи. Отшлепав кошку, отпустил. Вернулся в помещение. Ему было жаль, что он не поймал кого-нибудь из конторских и не набил ему морду.

Когда ходил в магазин, заметил какое-то возбуждение, как будто все были недовольны и чего-то ждали. Или недопили… Не обратил внимания, потому что самого крутило с похмелья. Теперь, сидя после двух стаканов за столом и покуривая, вспомнил об этом.

«Ну и народ! — подумал про себя Жернов.— Тупой народ — сами не знают, чего хотят». Конторские, напуганные, сидели тихо, не шелестели даже газетами.

К концу дня вспомнил Дину и удовольствие, которое от нее получил.

«Зачем приходила? — подумал Жернов.— Я ее не просил. Сама пришла. Теперь начнет называть на ты — все поймут. Надо будет напомнить ей,— подумал Жернов,— чтоб не говорила».

Вообще не понимал, зачем с ней связался. Последнее время как-то забыл о женщинах: пил — и все. Жену все это время не вспоминал, хотя теперь подумал, что она, пожалуй, была лучше Дины.

«Зачем она мне нужна такая? — подумал он.— Придумала тоже, домой водить…»

Дину подучила сюда ходить уборщица: Дина приходилась ей племянницей, и она желала ей добра.

— Ты походи туда,— говорила она ей.— Он разведенный — может, что получится. Ты, главное, поспи,— настаивала уборщица,— мужики это любят. Поспит-поспит и женится. Чего даром пить?

В пять часов конторские защелкали замками чемоданчиков. Жернов молча смотрел на них своим рябым лицом, как выходили. Шумной копанией валились вниз по лестнице — удалялись их голоса, потом возникли снова во дворе под окном.

— Целый день сверлит глазами, людоед проклятый! — послышалось там.

— Ничего, скоро всем таким шею скрутим,— услышал Жернов, как чей-то голос сказал.

Сидел, наливался желчью, пил вино. Дину он сегодня не ждал, но она и не пришла. Уборщица тоже все не приходила. Бросил в ящик пустой с остатками винной краски стакан, а ящик не стал запирать — ни к чему.

3

К транспарантам на улицах добавились кое-где флаги. Жернов старался не обращать ни на что внимания. Только утром, когда заглянул в стол и увидел, что опять стакан чисто вымыт, пожелтел от злости.

«Чего моет? — стиснув зубы, подумал он.— Ведь не было же в нем ничего!»

Конторские пришли и сразу опять навоняли. Сегодня шушукались и почти без стыда заглядывали в газеты. Жернов прикрикнул на них, и они на минуту притихли, но потом опять принялись за свое, газета ходила по рукам.

«Свободничают!» — подумал Жернов, но больше вмешиваться не стал. «Интересно, почему это Дина вчера не пришла? — подумал Жернов, пытаясь курить.— Стесняется»,— подумал он.

Он не знал, что Дина — племянница уборщицы. Знал, что у уборщицы есть племянница, но не знал кто. Однажды уборщица рассказала ему, что они все деревенские.

— Мы все деревенские,— говорила она,— и я, и муж был, и они. Брат у меня тоже и племянник — много там народу.

Вернувшись из магазина, увидел на своем столе «Генеральную Газету». Холодно взглянул на нее — ко всему был готов — и прошел мимо к окну. Открыл окно, снял пальто, кашне, сходил вымыл руки. Придя, достал из портфеля бутылку, налил в чистый стакан вина, не доходя на сантиметр до краев. Выпил, выдохнув ноздрями приторно-сладкий воздух, закурил.

«Сволочи! — подумал он, взглянув на газету.— Подсунули».

Конторские еще не приходили. «Генеральная Газета» говорила, что с этим пора покончить, и призывала ко всеобщей забастовке. Поскорее, пока никто не видел, спрятал газету в стол.

Понемногу стали возвращаться конторские. Проходили, с независимым видом усаживались на места, шелестели газетами, некоторые расхаживали от стола к столу. Когда пришел последний, Жернов посмотрел на часы.

«Свободничают!» — подумал он.

Сходил в туалет — вымыл руки.

Однажды уборщица рассказала историю.

— У нас в деревне был мужик,— рассказывала она,— с дочкой жил. Думали, можно — оказалось, нельзя. Так шесть детей она ему и нарожала. Дети рождаются без косточек, полоумные, все погодки. И такие мягкие-мягкие. Кто на лавочке, кто на табуретке сидят — и не держатся: так и растекаются все. Как студень. А добрые. Один получился как гроб. Колышется и весь в медальках. Говорили ему: нельзя — не послушался. Так шестерых и нарожали.

Жернов был в деревне только один раз. Ему теперь все казалось, что это в той деревне и произошло.

Сегодня конторские совсем обнаглели: защелкали замками раньше, чем обычно, не досидели точно до конца. А Жернов ждал не дождался, когда они все наконец уйдут. Не мог их видеть в такой наглости и свободе, но и сделать ничего не мог.

Когда потом при открытом окне пил, пришла уборщица. Жернов посмотрел, как она с виноватым видом тычется во все углы, молча пил.

— Ты б налил,— сказала она, убравшись, и сложила руки под животом.

— А ты б попросила, я б и налил,— с обидой сказал Жернов.— Зачем свободничаешь? Знаешь ведь, что мне на утро надо.

Поднимаясь по темной, пахнущей плесенью лестнице домой и спотыкаясь, вспомнил, что сказала ему уборщица после стакана. Она села боком у стола, сложила руки на коленях и с таинственным страхом и восторгом пропела:

— Кто газету читал, говорят, скоро револю-у-уция будет,— поглядела на Жернова вопросительно.

— Ты б не болтала ненужного, чего не надо,— сердито сказал Жернов,— а то гляди, как раз доболтаешься.

Далі буде